[cut=Письма в небо. Глава 2.]И вот настал день. Я должен отправить тебе свои письма. Я обещал тебе... Но на улице дождь. Так что я пишу тебе ещё одно письмо, в надежде, что ты... что ты ответишь на него. Завтра у нас саммит. Он уже девятый с того момента как тебя нету. И до сих пор мы не решили, кто займёт твоё место... и... Я хочу, что бы оно осталось пустым. Не то что бы мне жалко, что б кто то сидел прямо напротив меня, и смотрел мне прямо в глаза, когда я собираю конструктор, рисую... ну или пытаюсь рисовать. Интересно, а почему идёт дождь? Может быть ты плачешь, потому что я до сих пор не отправил тебе письма... Туда? Если бы я знал, почему ты плачешь уже несколько дней напролёт, если бы ты был рядом я бы пришёл и утешил тебя... Нет... Не утешил бы. Мне просто было бы это не интересно... Вчера Феличита была у меня в гостях. Было весело... Ну, ей было весело. Она очень красиво рисует. Я бы тоже хотел так рисовать. Все её рисунки такие живые!... Ой, прости меня, что я напомнил тебе об этом. Увы, у меня осталось мало бумаги, а канцелярские магазины находятся далеко от моего дома. Вчера по телевизору я смотрел фильм. Я не помню как он называется, но в нём упомянули тебя. Увы, как и в большенстве фильмов, ты там злой. Обидно, что я до сих пор не знаю какой ты. Я не могу сказать о тебе ничего... Поэтому я не прочитал речь на твоих похоронах. Но я знаю, что тебя не отпели... Если я стану поэтом, то обязательно напишу тебе самую красивую песню, и спою её только для тебя. Что бы никто другой не услышал. Потому что то, что я напишу будет принадлежать лишь тебе. Если бы ты сейчас был жив, то я бы никогда не написал тебе песню. Прошло не так много времени, но я уже начал скучать по тебе. Говорят, что когда кто то умирает то быстрее всего забывается его голос. И вправду, я уже забыл твой голос. Но я помню, что он был очень красивый... как и тот язык, на котором ты говорил. Теперь почти никто не знает его. Потому что тебя больше нет. С каждым днём я стыжусь ещё больше. Я не хотел что бы ту умирал... Но почему то где то в самой глубине, я хотел что бы тебя больше не было. Я хотел, сделать тебе больно. Я хотел победить тебя. Я хотел, увидеть как ты стоишь перед нами на коленях и просил о пощаде как в то далёкое время когда ты умолял Золотую Орду пощадить тебя и не трогать тех, кто были тебе дороги. Но вместо того что бы подчиниться ты предпочёл бороться до конца, до последней капли крови, как в те времена нашей с тобой войны. Но на этот раз ты знал, что ты умрёшь, ты знал, что тебе будет больно, но ты продолжал сражаться с нами. Ты понимал, что не одалеешь, но ты хотел остаться непокоренным. И ты сделал это. Ты предпочёл умереть как герой, но не стать ничтожным рабом. Тогда ты улыбался смотря на нас. Ты улыбался сквозь слезы. В тот день, мы пришли с новыми силами, что бы уговорить тебя сдаться. Но когда мы вернулись и нашли тебя, то твоё сердце не билось, из твоей груди не вырывалось дыхание. Но твои глаза были открыты. Они были ясны. Они смотрели в небо. С бесконечное серое небо. Небо полное туч, небо полное боли. Холодное, чуждое к твоим страданием, к твоей боли небо, которое не внимало твоим молитвам, небо для которого тебя больше не было. И тогда мне стало больно. Тогда я сел на колени перед тобою, я нагнулся, что бы полностью удостовериться, что тебя больше нет, что бы закрыть твои глаза. Я легко коснулся твоей шеи и посмотрел в на тебя. Теперь же я понял, как ты был красив. Ты никогда не сравнишься ни с кем. Даже прекрасная Феличита меркнет по сравнению с тобой. Твоё прекрасное лицо, хрупкое, но всё же сильное тело, волнистые волосы цвета пшеницы и губы... мягкие и нежные губы.... Губы... в которые мне почему то захотелось поцеловать тебя. Я бы отдал все сокровища мира, даже мой чудесный замок Нойшванштайн, лишь бы ещё раз прикоснуться к тебе, твоих охладевших губ, что бы подарить тебе... Нет!... Я не могу это писать! Я не должен! Ведь я... Я должен любить мою... мою Феличиту... Но почему то с каждым днём я всё больше и больше скучаю по тебе. Почему то, но я и вправду хочу поцеловать тебя. И я бы отдал бы всё на свете, хотя бы просто полюбоваться на тебя чуть чуть подольше. Если бы я мог, я бы отдал тебе вторую половинку моего сердца... Но так как теперь малая часть твоих лесов, рек, гор и полей теперь моя то если я отдам тебе вторую половинку своего сердца, то я лишусь частички тебя. Но я не хочу лишаться её! Ах, если бы можно было повернуть время вспять, то я бы всегда был с тобой. Я бы не отпускал твою руку. Я бы никогда-никогда не ссорился с тобой, я бы никогда не делал тебе больно. Теперь же, единственное, что я могу сделать так это писать тебе свои письма. Если ты Там. Высоко-высоко на Небе, то наверное ты получишь их. Ты наверняка стал ангелом. Если это так, что ты сейчас смотришь на меня с неба и наблюдаешь за этим миром. Но глядя на ночное небо я хочу плакать. Потому что я вижу лишь звёзды. Но они пусты! Они не умеют улыбатьcя! Они не умеют говорить, они не умеют плакать! Они бесчувственны и пусты! Они не умеют любить! А ты другой! Ты не такой как звёзды. Ты не такой как люди. Ты не такой как мы -страны. Ты -иной! Ты был слишком хорош для этого мира. Теперь... Теперь я понял... Я понял, что этот мир не достоин тебя. А они пытались убедить тебя в обратном. И я пытался. Почему, когда я смотрю на небо то не вижу ангелов? Почему!? Может быть только я не могу увидеть тебя? Я не знаю. Я лишь хочу почувствовать, что ты рядом. Я хочу, хотя бы на секунду приблизиться к тебе. Я не знаю с чем сравнивать тебя. Ты не берёза, ты не ветер, ни хрупкая роза, ты не стальной клинок богатырского меча. Ты не наказывал. Ты прощал. Ты прощал меня, когда я ранил тебя. Ты прощал меня, когда я оскорблял тебя, когда издевался и смеялся над тобой. Ты не мстил мне –ты лишь улыбался. Когда мне было плохо - лишь ты протягивал мне руку помощи. Однажды ты спас меня от смерти. Но вместо того, что бы подать тебе руку –я ударил тебя в спину. И вместо того, что бы подарить тебе жизнь я приблизил твою смерть… Если… Если бы не я, то возможно ты сейчас был жив. Наверное, ты бы если дышал, тебе было бы больно, но ты.. ты был бы живой! Ты продолжал бы дышать, тебе было бы больно, но ты… ты бы был живой! Твоё сердце бы билось, ты продолжал бы мне улыбаться!... Раньше я думал «Чего мне не хватает для счастья?». Я искал славы, наград, я покупал себе новые игрушки, что бы быть счастливым. Но как только я получал желанное, то понимал, что на самом деле мне стало ещё более горестно. Что они не дадут мне никакого счастья. Что какими бы они не были, всё равно они никогда не заменят мне того, кто меня бы по-настоящему любил. Того, кто готов всегда быть со мною. Того, кто бы поделился со мной своим счастьем. Того, кто бы не предал меня даже за миллионы миллионов. И им был ты. Ты всегда был рядом, даже когда мне было больно. Ты был со мною. И я… я обещаю, что отправлю тебе все эти письма. Вот только я не знаю как… [/cut]

[cut=Письма в небо. Глава 3. ]
«Я не знаю того, кто сказал, что мир большой. Может быть раньше, когда то давно он и вправду был другим. Сейчас же он маленький. И кажется, что я знаю каждую его частичку. Каждую розу, каждую травинку у проезжей дороги. Иногда, я считаю звёзды на небе, но постоянно сбиваюсь, потому что их слишком много, и потому что я умею считать только до тысячи. Сегодня и была такая ночь. Я сел на подоконник и считал звёзды. Они были такие красивые, такие необычные. Но когда я смотрю в небо, то понимаю, что я ничего не знаю. И пускай теперь мои владения по-настоящему огромные, всё равно они не станут мне родными, я никогда не пойму чего от меня хочет твоя земля, о чём шепчут мне берёзы, я никогда не увижу того, что видел ты. Наверное, ты сейчас скучаешь по этому миру, смотря на меня с неба…» -после этого, я отложил карандаш, и посмотрел в окно. Месяц скрылся в серебряной дымке, и света в этом мире стало меньше. Зато моя настольная лампа работала. Завтра я должен рано вставать, мы вновь собираемся. Альфред обиделся на меня, потому что я постоянно пользуюсь правом вето. Артур в прошлый раз смеялся, что если я и дальше так буду делать, то нам придётся переименоваться в «Большую Семёрку». Мои глаза постепенно слипались, и я начал едва различать очертания предметов. Голова ужасно болела, и я поддался сновидению. Я не помнил, что мне снилось. Сон был полон беготни и суеты. Я не запомнил в нём ничего, разве что чувство моего одиночества, которое преследует меня со дня твоей скоропостижной кончины. Но я помню, что мы танцевали во сне, под красивую мелодию кельтской арфы. Теперь мало кто играет на ней, и Артур не хочет вспоминать те дни, и в особенности тот день… Теперь же больше не сохранились те мелодии, и больше никто их не поёт. Это похоже на жизнь. Ты не замечаешь, как она исчезает. Я больше не захотел закрывать глаза. Может, потому что я теперь понял, как коротка эта жизнь? Она подобна одному мгновению, и её нужно прожить именно так, что б потом попасть на Небо. А я не умею так делать. И вряд ли научусь. Я зевнул и потянулся, по спине пробежали мурашки. За окном всё небо было в тучах. Лишь иногда, сквозь дыры в них пробивались лучи солнца. Это было так красиво. Я подошёл к шкафу, что бы достать куртку. Моя рука потянулась за ней. Я дернул её за рукав, но она не упала с вешалки, как это обычно происходило. Я, разочарованный этим, посмотрел наверх, на Как всегда я нахмурился, мне было обидно. Просто, я и вправду стал на редкость избалованным ребёнком, и всегда обижался, если чего то не получал по первому требованию. Я дёрнул ещё сильнее, и так снова и снова, пока вдруг, перекладина, на которой были все вешалки с моей одеждой, не заскрипела, и на меня не обрушались все вещи, что были внутри. Даже те, что лежали на верхних полках. Я был в ярости. Как можно начинать день с таких неудач!? Как такое могло произойти. И я ворочился среди всего этого, пока всё же не вылез. Стало противно, но пришлось начать уборку. Спустя какое-то время, вещей на полу осталось совсем мало, и я нагнулся и сел на пол, что бы поднять то, что попало под шкаф. Где то в уголке лежала потускневшая от времени военная форма. Похоже старый френч или что-то наподобие. Я отчаянно пытался дотянуться до неё, но с какой бы стороны я не подходил к плотно стоявшему у стены шкафу, всё равно не могу дотянуться. Всё же мне не хватало роста и гибкости, чем я вследствие был очень раздосадован и огорчён. Потому что представлял себя всё же лучшим, нежели тем, кем я являюсь сейчас. Так что я предпринял попытку достать её с помощью лыжной палки, которая как раз была рядом со мною в связи с ужасным беспорядком, обрушившимся на меня. Наконец то, ткань зацепилась за остриё и я смог подтянуть предмет ближе ко мне. Когда, наконец-то мундир оказался в моих руках, я немного удивился. Он не был похож на одежду моей армии, даже которая была в 18ых-19ых веках. Ткань иная, покрой другой. А главное, что мне великовата. Если подумать, то за последние годы я конечно же подрос, хотя до сих пор выгляжу мелкой запуганной малолеткой из средней группы детского сада. Но вот моя гордыня отчаянно пыталась сказать мне «А вот если засучить рукавчики, то тебе будет как раз». Я же тряхнул головой, отгоняя горделивые мысли, так часто посещавшие меня в предыдущие годы. Рука водила туда-сюда по мягкой бархатистой ткани, и я всё же поддался искушению и решил одеть мундир. Накинув его себе на плечо, я встал перед зеркалом, и всё же вспомнил, что кого-то я в нём уже видел. Кого –то, но только не себя. В моей памяти предстала картина, которую я видел, аж двести, а то и триста с чем-то лет назад. Я вспомнил… Всё было в этой комнате. Я вспомнил, какой она была раньше. Над кроватью был тяжелый полог, пол был тёмный, дубовый, практически потемневший. Эркер был балконом, увитым плюющем. А здесь, прямо на этом же месте лежал большой круглый ковёр, привезённый мне Садыком, прямо из Стамбула. Единственное, что так и не поменялось так это шкаф, из-за которого и случилось это ЧП, сегодня. Я вспомнил, как мы сидели на этом ковре все вместе, вчетвером или впятером. В тот день Нас собралось четверо и мы долго не начинали разговор, пока кто-то из нас не начал хвастаться новеньким охотничьим ножиком из даммаской стали. Он был весь в резных узорах, с золочёной ручкой. Мне тоже хотелось такой же и я просил дать мне его, что б я смог немного поиграть, но он отказывал мне. Поэтому я злился ещё больше, но старался не подавать виду.. Именно на этом госте и был тот мундир, с шитыми золотом и серебром погонами, лентами и как я до сих пор помню идеально сидящий по его фигуре. И именно это заставляло меня желать не только такой же нож, но и мундир, который он почему то называл «депломан».Когда же я сказал ему о том, что бы в следующий раз, когда он будет в гостях, то привёз бы не новые пушки для моей армии, а этот… депломан, причём такой же и специально для меня. На, что он в ответ засмеялся и ответил, мне
«-Для того, что бы у тебя был такой же, ты должен будешь стать частью моей империи и принять имя Олежка, ну или хотя бы сражаться за мою армию в составе гусарского войска.»
Мне стало досадно из-за этого, потому что я привык получать всё с первого раза. И не хотел вообще сражаться на его стороне, да и призвать его в нашу коалицию была не моя идея, а Родериха, потому что ему были нужны сильные союзники, да и сам Россия преследовал цель разгромить Османскую Империю в пух и прах. В последние годы, при своей новой императрице он был просто одержим этой мыслью и почему то очень хотел возродить Византию. Над чем я в тайне потешался, вместе с остальными. Но иногда, прибывая в одиночестве, я тоже хотел, что бы у меня была мама… От этого становилось ещё больнее, и поэтому я просто следовал течению, стараясь хотя бы немного вырасти, быть в группе победителей, и пожалуй, мне это удавалось. Вот только какой ценою. Не смотря на все мои победы, на величие моей армии, дружбу с Австрией, Венгрией и частые беседы о искусстве с Францом, мне всё равно было одиноко. Не то что бы я считал себя умнее всех прочих (хотя такие мысли у меня всё же возникали), я нигде не находил себе места, хотя и был можно сказать в самом центре и гуще событий, так сказать творил историю на ряду с остальными, мне всегда чего то не хватало. И как только я добивался этого, то понимал, что и этого не достаточно. И пускай, меня считали самым счастливым, но в глубине души я был глубоко несчастен. И вскоре, мои идеи начали нести в себе другой характер. Я так зациклился на поиске своего счастья, что не замечал, как своими же руками отгоняю его от себя, раню, заставляю страдать и обижаться. И вот в один из таких моментов я решил, что пришло время проучить тех, кто по-моему же мнению лишает меня того, чего бы мне хотелось. То есть, тех предметов которые, я считал сделают меня счастливым. И один из таких был как раз на моём «заклятом друге». Тогда, я сидел рядом с ним, и смотрел на братика Австрию, они втроём обсуждали перспективы той «игры» и всё думали, как бы с делать её ещё увлекательнее, а главное –выиграть. Так что в нашем случае принцип «Главное не победа, а участие» не действовал. Поэтому игры просто так для веселья никто из нас не заводил. Все из них имели чисто завоевательный (или в некоторых случаях оборонительный) характер. Никто бы зря не согласился играть жизнями людей. Мы же не безумцы юродьевые!... Хотя, периодически, нам приходилось сомневаться в душевном здравии нашего восточнославянского союзника. Но его временные припадки ярости, были нам только на пользу. Пусть попугает, может и за нас сделает грязную работу. Так что играть с ним было весело. Это все признавали. Главное было его не задеть ни словом, ни делом. А то следующая игра с его участием могла бы и быть игрой против вас самих. Но почему то, не смотря на мои с ним постоянные ссоры, мне ВСЁ сходило с рук. И интервенция, и небольшие шпионские заговоры, и даже вооруженные конфликты на границах. Может быть виновата была исключительная арийская внешность? Золотые волосы, красивые голубые глаза, изящные пропорции тела? Нет, теперь же я понимал, что наши с ним отношения были нечто иным нежели мои попытки натравить на него мою семью или же дождаться его ответной реакции на мои неприятные выходки. Конечно, я старался как можно меньше пачкать свои руки. Для этого у меня был Феликс, который так рвался в Европу и готов был на изнанку себя вывернуть лишь бы отделаться от Брагинского. Именно с помощью него я проворачивал свои самые весёлые и смелые планы. Но похоже Иван меня слишком хорошо знал и был осведомлён о моих деяниях и планах, но постоянно оставался к ним спокойным, наоборот приглашая меня посетить Санкт-Петербург как можно скорее. Именно это меня и отпугивало. Его настойчивость. Поэтому я предпочитал больше времени проводить в кругу семьи и конечно же рядом с Феличитой. Которая особым интеллектом не отличалась, но с ней всегда можно было почувствовать себя лучше и сильнее чем ты есть. Она такая слабая, и беззащитная. И даже по сей день остаётся инфантильной и милой, чему я всегда поражался наблюдая за ней. Но почему то моему сердцу было жалко совсем другую личность. Которая не смотря на всю свою силу и могущество всегда оставалась одинокой. Личность, которая хотела что бы у неё были друзья, но не смотря на это у него были лишь рабы. И эта личность тоже хотела счастья, и знала, где искать его и в ком. Вот только это счастье постоянно уходило от него и заставляло идти на самые отчаянные поступки, которые заставляли ближних этого счастья думать, что эта личность на самом деле просто монстр. Жестокий и холодный. А на самом деле, единственным монстром был не он, а тот, ради которого всё это и было. Вот как и сейчас, и в предыдущие дни. Я вздохнул, но отсаживаться не решался. Я уже придумал план, что бы наконец-то получить желаемый результат. И поэтому не особо вникая в серьезный разговор моих домашних и Ивана, я встал и убрав руки за спину заявил во всеуслышание,
-Зачем нам говорить, о той стратегии, что мы уже знаем!? Я предлагаю… -они все посмотрели на меня, и вдруг у меня появилось чувство, будто ком в горле. Тогда я выдохнул ещё раз, переводя дух, и отгоняя от себя совесть, закончил фразу, -…Так что я предлагаю нам встать на позиции, и отработать парочку простых манёвров, и решений, что б потом было легче. Особенно, учитывая те позиции на которых стоит армия Ив…
Но Родерих перебил меня. И хорошо, что так. Ибо это было мне во благо. Брат же с упрёком посмотрев на меня сказал, -Повторенье –мать ученья. Так что я не против. Хотя, у нас и так хватаем сил, что б разбить врага, но мы должны всегда оттачивать мастерство. Никогда не угадаешь, какие новые уловки уготовит тебе противник.
-Ну-ну, это смотря какая разведка, -ядовито улыбнулся Брагинский, посмотрев на меня. Это заставило меня немного смутиться. Но я преследовал свою цель, и не собирался отступать от неё. Элизабет же молчала. Наверняка ожидала нашей скорой ссоры, и новых разногласий. Ей только надо было дать повод и тогда начнётся. Я не понимал, почему Родерих её так сильно любит, но всё же с родичами не спорят. Так что я смирился с этим. Все ждали моих действий. И единственное, что я сумел выдавить из себя так это, -Шпаги в коробке…
Иван легко соскочил с места, оставив заветный предмет. И пока они втроём спорили какое оружие кому достанется, я поднял с ковра желанное, и снова заложил руки за спину, скрывая то, что взял. До меня доносились их писки и вопли. Комната ведь одна, и отнюдь не огромна, так что всё это было в нескольких шагах от меня, и я радовался, что меня не заметили. Я прокручивал стальное лезвие в руках, как мне послышалось, что то упало на пол. Ну, вот, игра началась. Лизхен со свистом рассекала воздух игрушкой. А братик и этот «пижон», уже начали бой. Сначала, побеждал Австрия, как всегда он легко и виртуозно справлялся с этим оружием. Наверное, оно напоминало ему дирижерскую палочку. Но и достопочтенный сударь тоже был не промах и со всей силы, увернувшись ударил его по ногам. Тот выронил деревянное, но всё же оружие и упал на спину. Я же встряхнув головой и вынув из за спины клинок, кинулся к фиолетовоглазому, и оттолкнув Элизабет, переступил братика и с размаху провёл кинжалом от плеча до груди Брагинского. Тот вдруг неожиданно даже для меня опёрся о моё плечо и закашлял, на его губах выступили мелкие пятна крови. Ткань же вокруг разреза на депломане стала ещё более багряной. Я не на шутку перепугался, но так и не отпускал клинок из руки. Все на замерли. Затем раздался крик Венгрии,
-Людвиг, ты что совсем на больной!? Зачем ты вынул его из ножен!?
Родерих прибыл в шоке от этого. Иван же слабо улыбнулся, убрав с моего плеча свою руку, пролепетав.
-Если.. если тебе и вправду так нужно, то.. то забирай, -пролепетал Иван, дрожащей рукою расстёгивая мундир. Некоторые пуговицы и ленты просто упали на пол, они едва держались. А ткань багровела всё больше и больше, -Родерих, вставай. Не надо обижаться, всё было честно… -тихо говорил он, протянув руку моему брату. Я заметил, что кончики пальцев были в крови, но Родерих не воспользовался его предложением и встал сам.
-Я… я… -на этот раз, он уже не мог найти мне оправдание. Я услышал ответ Брагинского. Почему то в его голосе не было ни злобы, ни ярости, ни отчаяния. Скорее он был спокойным, я поражался тому, что он ещё стоял на ногах и не заплакал. Расстегнув последную пуговицу, тот подал мундир мне, одной рукою пролепетав,
-Людвиг, возьми… -но я был настолько шокирован, что не смог и пошевельнуться. Я лишь смотрел на его атласную рубашку, наполовину разрезанную как раз от плеча, до груди. Затем, Иван повторил, -возьми мундир, Людвиг…
Но я вновь не ответил. Депломан выпал из его ослабевшей руки прямо перед моими ногами. Тогда я случайно посмотрел ему в глаза, мне стало стыдно. Его глаза же были пусты. Будто в них больше нету никакого чувства. –Ладно, тогда я наверное пойду… -отвернувшись от меня бросил русский. Тогда братец кинулся к нему и принялся уговаривать остаться, говорил, что зашьёт депломан, и даже возместит ущерб деньгами если тот попросит. Он же сказал ему что то, уже на своём родном языке. Родериху ничего не оставалось как открыть дверь. Выходя за порог моей комнаты, Россия посмотрев на меня, как всегда улыбнулся, и на прощание сказал, -А ты всё таки молодец, Людвиг. Однажды, ты станешь таким же великим, как твой первый братец…
После чего у него едва хватило силы, махнуть мне рукою. Через секунду дверь затворилась, а я всё так же продолжал молчать. Мои губы дрожали. Я не знал, что всё обернётся именно так. Что всё обернётся именно так. В эту секунду Элизабет грубо схватила меня за рубашку и развернув лицом к себе со всей силы дала пощёчину. Я тогда едва смог устоять на ногах, и выпустив нож из рук заплакал от боли, упав на колени у мундира своего гостя. Родерих и Элизабет молча смотрели на меня, как на изгоя. Они стояли рядом, но молчали. Я же продолжал плакать, и прижимать к обожженной от удара щеке свою холодную руку. Я смотрел на мою семью, что обступила меня.
-Зачем ты это сделал!? Идиот, ты совсем спятил!? Теперь он никогда не согласиться на проведение этой войны против Франции! Ты всё испортил! Зачем тебе было всё это нужно!? Теперь ты доволен, предурок!?
Кричала Лизхен. Брат же стоял, рядом, но не проронил не слова. Когда же я посмотрел на него, он лишь отвернулся. Венгрия же чуть успокоившись спросила меня, -Зачем тебе было всё это нужно!? Чего ты этим хотел добиться!?
-Я… я не хотел, -это было единственное, что тогда я смог ответить. Солёные слёзы скатывались по моим щекам, и голос мог едва вырываться из гортани, настолько мне было больно и стыдно. Она же сжала руку в кулак, но всё же не ударила меня. Она лишь подняла с пола мундир, и кинула мне его в лицо с криком, -Подавись же!
Я лишь уставился глазами в пол. Я чувствовал, пристальный взгляд её зелёных глаз. Она едва сдерживалась, что бы вновь не ударить меня. Тогда, я сквозь слёзы проронил
-Прости меня, Лизхен! Я… я не хотел! Не хотел!
-Я тебе больше не Лизхен! То, что ты даже не хотел этого, делает твой поступок ещё более омерзительным и низким. Ты наверное и вправду не достоин называться братом Великого. Своими играми в «месть» ты позоришь нашу семью.
Эти слова ранили меня в самое сердце. И я сжал в руках депломан Брагинского. Я был разбит и подавлен. Я не знал, что всё кончится именно так. Я не знал, но было уже поздно. Время не повернуть вспять и ничего теперь не исправить. Мне оставалось лишь надеятся, на то, что они простят меня. Все мы конечно недолюбливали Брагинского, но мой поступок перечеркнул все наши надежды, на то, что мы наконец то подавим революцию во Франции.
-Я не знал, что с клинка слетели ножны! –пролепетал я немного отойдя от боли и обиды, но в комнате уже никого не было. И никто больше не хотел меня видеть. А через год, 21 января 1793 года король Людовиг XVI был казнён. Франция провозгласил себя республикой. [/cut]