Добавлено (18.11.2012, 17:51)
---------------------------------------------
1
Дик проснулся удивительно рано. Выглянув в окно, он убедился, что солнце едва-едва встало, но Кончита уже мела на заднем дворе, напевая что-то гортанным голосом по-кэналлийски. Она всегда пела за работой, говорила, так незаметнее проходит время и быстрее заканчивается дело. И она была доброй – почти такой же, как кормилица Дика, которая тоже любила песни, а еще баллады, сохранившиеся с гальтарских времен. Изредка, когда удавалось улучить после отхода герцогини ко сну час, а то и два, старая Нэн приводила Дика в комнату Айри, потом уходила, возвращалась с Дейдри и Эдит, и четверо детей, сгрудившись на кровати старшей девочки, слушали рассказы о том, как Унд с Литом не поделили морских коней и никак не могут простить друг другу давнюю обиду. И теперь каждый день вода выходит из берегов, а затем возвращается обратно. Это была любимая история Ричарда. А еще Нэн рассказывала о том, как Астрап ковал меч, а получил молнию и решил, что молния намного удобнее меча. И нянькин запас легенд и сказок казался неиссякаемым, во всяком случае, повторялась Нэн только тогда, когда дети ее просили. А святой Алан, изображенный на повешенной в углу иконе, с хмурой укоризной глядел на творящуюся в спальне ересь. Но маленького Ричарда, слушавшего легенды затаив дыхание, совсем не волновало, что, если маменька узнает об этих посиделках, то всем придется плохо. Ведь гальтарские баллады были намного интереснее книги Ожидания...
А о чем поет Кончита? Спросить бы... Дик уже собрался открыть окно, но песня разом смолкла, и шуршание метлы стихло. Правда, вскоре вновь зазвучал женский голос, но тише и глуше – значит, Кончита ушла. Дик коротко вздохнул и отошел от окна, от которого веяло утренним, пробирающим до костей холодком.
Он походил немного по комнате, пытаясь согреться и заодно собраться с мыслями, потом развернулся к табурету, на котором стояла кадка с водой для умывания, зачерпнул ладонями воду и обтер лицо. Это юношу заметно взбодрило. Он еще несколько раз плеснул на себя и промокнул кожу полотенцем, лежавшим рядом с кадкой.
Взгляд упал на распечатанное письмо. За две недели Ричард выучил его наизусть, но ответ так и не начал писать. Что-то останавливало его, не давало сесть за стол, взять в руки перо и приняться за написание строчек, и потому юноша каждый день откладывал это достаточно неприятное дело на более позднее время. А теперь... Если виденный сон не был одним только бредом, значит, матушка все знает. Если же кошмар означал всего лишь кошмар... Что же, всегда можно сказать, что письмо утеряли по дороге.
К покрою одежды рода Алва Ричард пока не привык, но справился с многочисленными и, на вкус Дикона, ненужными и неудобными застежками уже быстрее обычного, что, несмотря на смехотворность, придало ему сил. Как учил его отец, большие победы начинаются с малых.
Двери в доме Рокэ Алва не скрипели, как и полы. Ричард шел вниз, в столовую, вновь сравнивая особняк Алвы с Надором. Первые несколько дней Дик старался проходить из комнаты в комнату как можно быстрее, но и в самих залах не любил долго находиться, поскольку светлые и просторные помещения были ему непривычны. Матушка считала, что это излишняя роскошь, поэтому окна всегда закрывали плотными, пыльными шторами, а жить старались в самых маленьких комнатах, не имея возможности ничего сделать с большими спальнями, хотя, как иногда думал Ричард, если бы матушка не была так скупа, она приказала бы перестроить Надор. Рокэ Алва же не считал воздержание необходимым и полезным для сохранения чистоты души, и порой Дику казалось, что Ворон и вовсе не задумывается о каре Создателя – во всяком случае, картины, повешенные на стенах в коридоре, порой были весьма смелыми.
Остановленная Ричардом молоденькая служанка с доброжелательной улыбкой сообщила ему, что соберано отбыл совсем недавно, отправился проверять казармы. Дик, стараясь никому, даже себе, не показать невольного разочарования, кивнул и приказал подать завтрак в столовую. Девушка поклонилась и быстрыми, уверенными шагами вышла.
Наблюдая, как пышет паром поданное кушанье, Ричард вполголоса бормотал молитвы и невольно радовался, что Алвы нет. Кэналлийский Ворон был безбожником, и ему ничего не стоило в первый же день высмеять оруженосца за то, что тот перед трапезой благодарил Создателя за посланную ему пищу. «Благодарить нужно меня, а не Создателя, – перестав улыбаться, едко добавил Ворон. – Но мне ваши благодарности нужны еще меньше, чем духовник». И только одна вещь могла указать на то, что человек этот еще не безнадежен. Статуя святой Октавии, поставленная в светлом углу столовой, сразу бросалась в глаза. Скульптора, выточившего фигуру, в его кругах, верно, называли гением – казалось, еще несколько секунд, и полуопущенные веки сомкнутся, а в комнате раздастся нежный голос, сорвавшийся с полуоткрытых уст. Камень будто дышал жизнью, словно у изваяния были свои мысли и чувства. Даже Алва, любыми способами показывающий свою непочтительность ко всему святому для других, менялся в лице, бросая на статую взгляд. И Дику было все равно, что дома от одного упоминания святой Октавии все морщились и что Нэн с ним и девочками гораздо скорее наказали бы за рассказы о ней, нежели за легенды об Абвениях.
Прошептав: «Орстон, Мэратон», Ричард приступил к трапезе. На широком блюде лежали тонко нарезанные ломтики просоленного хамона, на другом, более глубоком – политый острым соусом салат из овощей, привезенных из Кэналлоа. В стеклянном графине плескалось рубиновое вино. Ричард налил в бокал напиток, пригубил немного, а затем аккуратно переложил ломтик вяленого мяса на свою тарелку и отрезал небольшой кусочек. Мясо было очень вкусным, оно буквально таяло во рту, и Дик с большим удовольствием съел еще. Салат хамону не уступал ни в чем, и как же этот завтрак не походил на те, которыми потчевали его в Надоре и в Лаик! Дикон отпил еще немного вина и отставил бокал в сторону. Вино оказывает на него пагубное влияние, не хватает еще опьянеть до полудня.
Закончил трапезу он быстро промокнул рот тканевой салфеткой и вышел из столовой. Теперь оставалось решить, чем занять время. Наль, должно быть, на службе, а без кузена по Олларии бродить не хотелось. Сейчас Ричарду особо нужен был совет эра Августа по поводу письма матушки, но кансильер велел не приходить к нему без приглашения. К счастью, юноша вспомнил о шикарной библиотеке Ворона. В тот день, когда Рокэ Алва разъяснял Дику его немногочисленные обязанности, он ни словом не обмолвился о ней, следовательно, не должен быть против того, чтобы его оруженосец брал книги.
В библиотеке Алвы хранились как работы современников, так и бессмертные шедевры, написанные великими поэтами и прозаиками прошлых веков и даже кругов. Эр Август рассказывал ему, что Ворон держит у себя даже некогда запрещенные эсператизмом, а потому теперь очень редкие труды гальтарских врачей, философов и историков. И Дик снова представил себе великолепные, обитые тканью или золоченые переплеты, высохшие, шуршащие, пахнущие пылью и почему-то деревом страницы и подавил вздох: такую роскошную ересь Окделлы себе позволить не могли – и отнюдь не из-за недостатка денег. Но, как говорил эр Август и уже уяснил сам Ричард, Рокэ Алва – не Окделл, и какое-либо представление о благочестии ему чуждо. И как-либо изменить положение дел Дик пока не имел ни малейшей возможности.
Просторное помещение встретило юношу прохладой и полумраком, и плотно занавешенные окна доказывали, что здесь хранятся старые, если не сказать древние, фолианты и манускрипты. Впрочем, легкая ткань штор задерживала только самые губительные для бумаги и пергамена солнечные лучи, так что вполне можно было читать без свечей
Ричард затворил за собой дверь и прошел вглубь комнаты, внимательно оглядывая внушительные, громоздкие книжные шкафы. Дик остановился перед одним из них, из красного дерева, каждая ножка которого была небольшим львом, подпиравшим гривастой головой массивное сооружение. Юноша немного постоял, любуясь узорчатой резьбой, украшавшей бока и дверцы нижних ящиков, и даже не сразу осмелился подойти, чтобы взять бросившуюся в глаза книгу, потому что не покидало его ощущение, будто лев, оказавшийся к нему ближе всех, вытянет шею и вонзит обнаженные клыки в тело Ричарда – таким живым он казался. Наконец, Дик сделал шаг вперед, и в руки легла обитая бархатом тяжелая книга, количество ее страниц явно превышало тысячу. Автором значился Алистер Фергюсон, и название гласило: «Гремевшие по всем Золотым Землям истории любви прошлых веков». Посередине обложку украшал крупный рубин, в лучах едва пробивающегося сквозь шторы солнца блестевший, словно кровь. Дик прижал драгоценную реликвию и направился к такому же массивному, как и остальная мебель в библиотеке, столу, чья громоздкость не мешала ему выглядеть изысканно. Перед тем, как погрузиться в чтение, Ричард окинул библиотеку взглядом еще раз. Особняк Ворона не зря называли образцом подлинной роскоши, не имеющей ничего общего с безвкусицей, и библиотека была поистине красивейшей его залой.

2

Тай’лин проснулся до восхода солнца, когда снаружи было темно, но небо уже начало проясняться. Остальные оруженосцы еще спали, и не хватало одного Крейг’лина, без его храпа и посапывания в хижине установилась странная, непривычная тишина, от которой на душе становилось очень неуютно.
Тай’лин протер тыльной стороной ладони глаза, прогоняя остатки сна, и встал с постели. Левое плечо тут же отозвалось болью, и он прижал здоровую руку к ране. Юноша ненадолго неподвижно замер, ожидая, когда боль стихнет, после повернулся к изголовью постели и взял кувшин, на дне которого плескалось немного целебного отвара. Зажмурившись, Тай’лин залпом выпил остатки снадобья и закашлялся от горечи. Вкус был настолько отвратительным, что он едва не сплюнул. Проведя рукой по губам, Тай’лин, чтобы не разбудить своих товарищей ступая тихо, вышел из хижины.
Большая часть воинов еще спала, собравшиеся вокруг погибших люди сидели в полном молчании не шевелясь, так что на поляне повисла такая же тишина, как и в Доме Оруженосцев. Тай’лин остановился на пороге, не смея своим приходом нарушать ход ритуала, прерывать последние минуты траурного молчания. Стоял он долго, прислонившись к дверному косяку, и уже успел замерзнуть, но, наконец, косые лучи раннего солнца коснулись волос мертвецов, и люди на поляне пришли в движение. Первой встала Филлис. Глубокие тени залегли под ее красивыми глазами, и женщина постоянно поправляла фиолетовый плащ, запахивая грудь и горло, но Тай’лин успел заметить темный след во впадинке между ключицами, оставленный Сумрачной воительницей, и задрожал от вскипевшей ярости. Мысли, мучавшие его ночью, вновь быстро пронеслись в голове. Филлис, его Филлис вчера могла умереть и теперь лежать здесь, рядом с Розанной и Леофаром, но этого не случилось, она здесь, она жива, и племя всегда защитит целительницу от вражеского оружия... Филлис же, будто почувствовав его пристальный взгляд, обернулась к Дому Оруженосцев и, мимолетно улыбнувшись одним уголком рта, жестом подозвала Тай’лина к себе. Он быстро подбежал к целительнице, и та, наклонившись к нему, шепнула на ухо:
– Буди остальных.
Тай’лин коротко кивнул и уже собрался было вернуться обратно в Дом Оруженосцев, как помедлил, услышав обрывок разговора Ллевелы’астер и Крижины.
– Племя вас не оставит, Крижина, никогда не оставит... – голос предводительницы звучал устало, глухо. Обернувшись, Тай’лин увидел, что Ллевела’астер приобняла бездумно кивающую Крижину за плечи и поглаживает ее по голове. Предводительница выглядела плохо, будто за одну ночь постарела сразу на двадцать лет, но она все же находила в себе силы утешать свою воительницу... От столь жалкого вида Ллевелы’астер на душе стало горько, и Тай’лин поспешил занять себя порученным делом, чтобы заставить себя не думать о будущем Грозового племени, которое казалось ему темным и смутным, как никогда раньше.
Первым делом Тай’лин растолкал Фейрис’лина, потом от души пнул в бок Стерн’лина и быстро выскочил из спальни на поляну, оставив побудку Ригган’лин на совести сонно хлопающих глазами товарищей.
Поляна приходила в движение. Мертра вывела из Дома Старейшин одноногого Трайн’онга, аккуратно усадила его на крыльцо и поковыляла к центру лагеря. Рядом с ней шаркала скрюченная Дейдра. На пороге детской стояла заспанная Гитта, распутывавшая пальцами всклокоченные волосы. Она заслоняла достаточно узкий проем таким образом, что дети не могли ни одним глазом увидеть происходящее на поляне. Из Дома Воинов вышел мрачный, впрочем, как всегда, Аргор и бесстрастно обвел глазами поляну. Выглядел новый маршал, особенно по сравнению с остальными воинами, полным сил. Он что-то приказал подошедшим Харту и Лиаму, те отошли к сарайчику и через пару минут вышли оттуда с лопатами наперевес, направившись к выходу из лагеря. И только теперь, увидев, что двое воинов идут рыть могилы, Тай’лин осознал, что Розанна и Леофар ушли навсегда. Это просто улеглось в голове, словно душа их отпустила.
Пол сзади скрипнул, и прошедший мимо Стерн’лин толкнул Тай’лина слева, больное плечо снова заныло. Стерн’лин хотел что-то сказать и уже искривил губы в надменной усмешке, но, видимо, в последний момент передумал и, отвернувшись от Тай’лина, подошел к Аргору и встал рядом с ним, расправив плечи и изредка бросая пытливый взгляд на маршала. Тот недоуменно посмотрел на красовавшегося перед ним юношу и, покачав головой, что-то негромко, но сурово ему выговорил. Стерн’лин вытерпел ругань с непроницаемым выражением лица, но стоило Аргору отойти к Ллевеле’астер, он, явно расстроенный, поник.
А тем временем все воины вышли на поляну, последними прибежали Лиам и Харт, побросавшие лопаты у детской, и даже Алти присутствовала на собрании, примостившись в заднем ряду. Старуха внимательно оглядывала каждого и что-то шептала, загибая пальцы. Тай’лин пристроился между Фейрис’лином и Грейн и уставился на предводительницу, которая подняла руку, призывая всех к молчанию. Взволнованное шушуканье тут же стихло, и Ллевела’астер заговорила негромко:
– Люди Грозового племени, – сейчас она обращалась к воинам не как предводительница, а как обычная женщина, и позволила себе усталый, безнадежный тон. – Сегодня мы хороним двух наших соплеменников. Целую ночь мы прощались с ними, и теперь пришла пора исполнить последнюю часть ритуала. Крейг’лин, Аргор, начинайте.
Прошептав приказ, Ллевела’астер отступила на несколько шагов назад, освобождая место для начинавшегося действа.
Крейг’лин вывел из конюшни Златобока – жеребца Леофара. Конская грива была расчесана, и в нее вплели золотые и серебряные нити, седло и узду также богато украсили. Златобок прядал ушами, пытался мотать головой, но Крейг’лин все время его одергивал и сдерживал. Аргор стоял между телом погибшего и конем, рука покоилась на рукояти его Тигриного меча, дотронуться до которого было пределом всех мечтаний детей и оруженосцев.
Крейг’лин остановил Златобока, взял в руки поданный Крижиной узкий кинжал и, подождав, пока Аргор обнажит меч, резко вонзил нож в бок коня. Несчастный скакун бешено заржал и поднялся на дыбы. Аргор бросился к коню и точным выпадом погрузил в живот Златобока лезвие меча до самой головы тигра, увенчивавшую рукоять. Новый вопль, истошный и испуганный, огласил лагерь, и Златобок заметался по поляне, разбрызгивая вокруг себя капли крови. Аргор схватил коня за гриву, удерживая его на месте. Златобок отчаянно сопротивлялся, но силы оставляли его с каждой секундой, задрожали ноги, да и сам маршал не был слабым человеком, так что конь больше не имел возможности затоптать неосторожного воина.
Племя безмолвно наблюдала за агонией коня, только Гитта сердито шикнула на ребенка, – на кого именно, Тай’лин не видел – решившего, видимо, подглядеть за происходящим в окно. Наконец Аргор отпустил Златобока, и животное с громким стоном повалилось на бок, несколько раз попыталось поднять голову, но, дернувшись, затихло. Аргор вытер рукой пот со лба: все-таки, какой бы силой он ни обладал, удержать на месте обезумевшего от боли коня – задача непростая даже для него. Воины, не дожидаясь приказа, начали выстраиваться в две шеренги, только Гитта осталась на пороге детской, да теперь Тай’лин еще заметил, что не хватает Гейла. Все также молчали... Мертра и Дейдра подняли Розанну и направились к выходу из лагеря. Воины, возле которых проходили старейшины, отрешенно кивали, мысленно прощаясь с Розанной. Альда и Хин’онг несли Леофара, и провожали прежнего маршала с большей болью, протягивая руки ему вслед и желая легкой дороги и доброй охоты в Звездном племени. Тай’лин сглотнул ком в горле и прошептал то же, что шептали остальные, а старики уже прошли дальше и скрылись в кленовой аллее, свернув на тропинку, ведшую к месту, где старейшины Грозы издревле хоронили усопших соплеменников.
– Расходитесь! – запрокинув голову, закричал Аргор. Он повернулся спиной к окровавленному телу Златобока; увидев перед собой Гильдис, он вздрогнул, будто очнулся ото сна и, прижав женщину к себе, грубовато поцеловал ее в лоб. Гильдис прильнула к его груди, постояла так немного и выскользнула из объятий, раскрасневшаяся, побежала в детскую.
– Чего стоишь? – окликнул Тай’лина Аргор и прибавил с усмешкой: – Да еще и полуголый. Дел мало? Бери Крейг’лина, и вынесите эту дохлятину из лагеря, – маршал махнул рукой в сторону Златобока.
– Постой, Аргор, – зазвучал серебристый, ласковый голос подошедшей Филлис. – Возьми других оруженосцев.
Маршал наклонил лобастую голову:
– С какой стати? У племени каждый работник на счету, пускай трудится наравне со всеми.
– Твой ученик вчера сражался, Аргор, – вмиг посерьезнела целительница, – и был ранен. Ему необходим отдых, а Крейг’лин вчера не подошел ни ко мне, ни к Алти. Оставь парней в покое, они еще успеют поработать. Придется, – улыбнулась она, и в ее желто-карих глазах заплясали лукавые искорки. Не дожидаясь ответа Аргора, Филлис подхватила Тай’лина под локоть и подтолкнула его в сторону Дома Целителя. На ходу Тай’лин обернулся. Судя по сощуренным глазам, Аргор был в ярости.
– Только попробуй завтра на тренировке сказать, что рана мешает заниматься , – прошелестел наставник, и юноша несмело кивнул.
Аргор отвернулся и, уже забыв об оруженосце, возопил:
– Стерн’лин, Ригган’лин, вынести коня. Эрик, Лиам, Грейн, вы отправитесь на охоту, заодно и границы проверите. Остальные укрепляют стену лагеря.
И Аргор первым взял необходимые инструменты, направившись к ограде. А Тай’лин все пытался понять, почему наставник вечно им недоволен.

3

Алистер Фергюсон как никто другой умел словом оживлять события многовековой давности – он писал так красочно, подробно и правдоподобно, что можно было подумать, словно это он сам наблюдал за событиями: слышал песню-плач Оставленной, путешествовал вместе с Юлианной Надорэа, хромал, оставляя за собой кровавые следы разбитых о камни ног, рядом с оскорбленной Беатрисой Борраска, наблюдал за казнью Алана Окделла за спиной безутешной Женевьев, тихо, тайно скорбел о Рамиро Алва вместе со святой Октавией, покорял и разбивал сердца, как и Раймонда Карлион. Старые, давно изученные по лаикским учебникам истории заиграли для Ричарда новыми красками, ему открылись такие обстоятельства биографии этих великих женщин, о которых он никогда не смел и помыслить. Так, подробные описания унижений мужественной Беатрисы, ужасающие и потрясающие своей откровенностью, вынудили Ричарда пропустить несколько страниц, поскольку он был не в состоянии осознать, что возможны подобные зверские надругательства над женщиной из Великого Рода.
Читал Ричард долго, не отрываясь, с неподдельным интересом. Давно прочитанные и знакомые истории открывали ему новые, еще не изведанные пути-страницы; мелочи, которым он раньше не уделял должного внимания, обретали глубокий смысл, важнейшее значение. Дик не поднимал головы до тех пор, пока настенные часы не пробили торжественно полдень, да и то, вряд ли бы опомнился, не зайди в библиотеку все та же служанка, подававшая на стол.
– Вас просят, – сообщила она, присев в реверансе. Ричард оживился – захлопнул книгу, вскочил с места.
– Скажи, что я сейчас спущусь, – кивнул он, и служанка, вновь поклонившись, удалилась. Дик бережно поставил на полку фолиант, дав себе слово вернуться к биографии – впрочем, наверняка перемешанную с народными преданиями – Беатрисы Борраска, и стремительно вышел.
По дороге вниз он бросил быстрей взгляд на висевшее в коридоре широкое зеркало в человеческий рост и остался доволен увиденным. «Это, верно, Наль», – подумал юноша о госте, ждавшем его. Ведь кто бы мог еще прийти к Ричарду Окделлу, отказавшись, к тому же, войти в дом. Алва никогда не запрещал оруженосцу приводить гостей, но Наль еще в тот же день, когда Ричард пригласил его, отказался, наотрез, хоть и в привычной его манере. «Нет, Дик, – говорил каким-то плаксивым, виноватым голосом кузен. – Я – Человек Чести, и я не могу позволить себе находиться под крышей дома главного моего врага. Это недопустимо, недостойно, – и, заметив, как изменился в лице Ричард, он поспешно добавил: – Нет, ты, конечно, совсем иное дело, иной случай, а я... – и он замахал руками, замычал, пытаясь объяснить, что имел в виду, но Дик натужно рассмеялся, показывая, что все понял и вовсе не сердится. Последнее было не совсем правдой, но вскоре незаслуженная обида на кузена и страх, что Люди Чести, радеющие за дело Великой Талигойи, сочтут его предателем, забылись, и теперь Ричард, спускаясь, пребывал в приподнятом расположении духа, готовясь к первой за последние несколько дней встрече с Налем.
Тот в своем стремлении сдержать данное слово порой доходил до смешного. Узнав от слуг, что кузен ждет его у ворот, Ричард не мог не усмехнуться и не вспомнить пару случаев из детства, таких же забавных и абсурдных. Стараясь больше не улыбаться, Дик почти выбежал из особняка.
Погода радовала глаз – весна не просто явственно ощущалась, она уже вступила в свои права, и у ворот, над вытоптанной бесчисленным множеством конских копыт землей поднималась нежно-зеленая молодая травка, цепкая и живучая. Наль же стоял во дворе чуть правее въезда, поддерживая под уздцы своего коня и настороженно косясь на перешептывающихся между собой конюхов-кэналлийцев, то и дело разражающихся смехом.
Ричард тепло поприветствовал Наля, кузен сердечно ему улыбнулся. Они с жаром обнялись. Кэналлийцы, наблюдавшие за этой семейной сценой, неприлично громко расхохотались, и Дик уже оскорбленно вскинул голову, намереваясь раз и навсегда поставить челядь на место, но Наль дернул его за рукав, хоть и выглядел растерянным.
– Не стоит, Дик. Это слуги Ворона, этим все и сказано.
Рассерженный Ричард резко выдохнул, но все же решил прислушаться к кузену, а тот тем временем продолжил:
– Я чего пришел-то, – казалось, он уже забыл об этом неприятном инциденте. – Сегодня на главной площади открылась ярмарка. Я как узнал, сразу к тебе поспешил. Ткани, вина, украшения, скот...
Ричард закивал.
– Конечно, стоит поторопиться. Оседлайте Соро, – стараясь держаться как можно более независимо, приказал он конюхам.
И вскоре Ричард с Налем уже выезжали в сердце Олларии, сейчас оживленно пульсирующее.

4

Вырядившиеся во все лучшее горожане по случаю ярмарки оставили свои дела и заботы и теперь веселой гурьбой направлялись к рыночным рядам, где уже сновали более расторопные жители, выбирая себе все наилучшее. Те, которые в этот момент только вышли из домов, в большинстве своем отправлялись туда не за покупками, а чтобы посмотреть на факиров и шпагоглотателей, на господ, явившихся в богатых платьях, приехавших в каретах с изображенными на дверцах родовыми гербами. Ричард с Налем были как раз из числа сторонних наблюдателей, хотя Дик и привязал к поясу кошель, наполненный золотом.
Отовсюду раздавались возгласы, собачий лай, рев скота, девичий смех и детский плач; Ричарду казалось, что сейчас глаза сейчас не нужны, их можно закрыть, и толпа сама вынесет его на площадь ароматом дорогих духов, смешивающегося с запахом конского пота, шорохом дамских платьев и стуком изящных каблуков, перекрывающихся пьяной бранью простолюдинов.
Подъехав к площади, Наль и Ричард спешились, и кузен кинул монетку подбежавшему к ним мальчишке в не слишком чистой одежде и приказал ему следить за лошадьми. Тот, хитро сверкнув глазами, выпросил еще две. Кузен с явным раздражением сунул в немытую ладошку несколько суанов, и мальчик, спрятав их за пазухой, скрылся в толпе. Дик с досадой взмахнул рукой, но Наль со смехом проговорил:
– Не о чем беспокоиться, я его знаю, – и указал пальцем на крышу небольшого домика, где сидел сорванец и внимательно смотрел на вверенных ему коней, подкидывая в руке монетку. И Реджинальд, подхватив Ричарда под локоть, потащил его к торговым рядам.
Там Дик совсем растерялся. Кузен постоянно сталкивался с сослуживцами и останавливался поздороваться с ними и перекинуться парой слов. Дик также вежливо улыбался, односложно отвечал на реплики, сказанные исключительно из соображений этикета, и даже не пытался запомнить имена людей, которых больше никогда не увидит.
– И даже в праздник от дел никуда не деться, – сокрушенно покачал головой Наль, глядя вслед знакомому сборщику, которому приспичило посоветоваться насчет какого-то мелкого горожанина, отказывающегося выплатить налоги.
– Почему бы просто не конфисковать его имущество? – пожал плечами Дик, подойдя к рядам, чтобы рассмотреть товар.
– Да Леворукий его знает! – раздраженно отмахнулся Наль и добавил: – Пойдем отсюда, здесь одни деревянные побрякушки для простолюдинов.
Ричард нехотя отвернулся и поплелся за кузеном, продолжавшим что-то рассеянно бормотать насчет бездарных управленцев, из-за которых Талиг летит к закатным тварям. Его это начало уже утомлять. Он, разумеется, прекрасно понимал, что кардинал, уговоривший Фердинанда провести проверку доходов и расходов казны, нарушил привычный ход работы казначейства, но выслушивать невнятные жалобы кузена ему совсем не хотелось, тем более что Ричард в этом деле ничего не понимал. О чем он и сообщил Налю, быть может, чересчур грубо и резко, из-за чего тот не преминул напомнить Дику, что ему в уже не столь отдаленном будущем придется решать похожие, если не такие же, проблемы его вассалов.
– Хорошо, – пошел на попятную Дик. – Но мы пришли сюда не обсуждать твою службу, верно?
И, не дожидаясь ответа, Ричард ускорил шаг и быстро оторвался от кузена, слившись с толпой. Слова Наля, которые, как он сам понимал, не должны были никого оскорбить, все-таки задели его. И теперь юноша, расталкивая людей и не обращая внимания на возмущенную ругань, размышлял: «Наль, может быть, в чем-то и прав. Конечно, я герцог Окделл, и я должен разбираться в финансовых тонкостях. Но с какой стати Наль просит меня уладить его дела за него? Уж точно я не буду ими заниматься прямо здесь и сейчас, ведь сегодня ярмарка – праздник, когда никто и не думает работать!» И тут Ричард вспомнил, что сказала ему служанка об Алве. Ворон поехал проверять казармы. На мгновение на душе у Дика стало еще противнее, чем было секунду назад, но, немного подумав, он зло усмехнулся. Наверняка эр развлекается сейчас в объятьях Марианны!
Дик, наконец, остановился и огляделся. Очутился он около рядов с тканями и украшениями – на этот раз из настоящих драгоценных металлов и каменьев. У лавок толпились женщины исключительно из богатых дворянских семей, сопровождаемые мужьями и целой свитой слуг. Среди них особенно выделялась баронесса Капуль-Гизайль.
Неподалеку сгрудились простолюдинки, восхищенно рассматривавшие первую красавицу Олларии, и то и дело до Ричарда доносились завистливо-восторженные вздохи.
– Смотри, какие у нее густые волосы! И как они блестят на солнце! – тараторила веснушчатая толстушка.
– Наверняка она их натирает какими-то особыми маслами! – вторила ей другая девушка, чуть стройнее, но тоже пухленькая.
– Готова поклясться на Книге Ожидания, что это парик, – перебила их пожилая тощая женщина с сальными волосами, которая неодобрительно косилась на куртизанку.
Ричард отвернулся от них и взглянул на Марианну. Она уже совсем оправилась от того потрясения, когда на нее играли в карты, и поза ее была непринужденной, не выдававшая ни капли тревоги; красавица увлеченно рассматривала разложенные на прилавке рулоны ткани, время от времени поправляя волосы, спадающие на лицо. У продавца, заворачивающего приобретения баронессы, дрожали руки, он постоянно утирал лоб и что-то заискивающе спрашивал, но слов Ричард не слышал. Он подошел поближе, чтобы поприветствовать женщину, но его оттеснили многочисленные слуги баронессы. Дик еще успел уловить фразу барона Капуль-Гизайля:
– Дорогая, этот цвет вам очень к лицу. У вас, несомненно, отменный вкус.
– Коко, неужели вы только сегодня это заметили? – едва заметно улыбнулась Марианна. – Право, у меня были хорошие учителя.
Ричарду пришлось отойти от супружеской четы, поскольку пробиться к прилавку не представлялось возможным, и юноша с сожалением обернулся на женщину. Впрочем, он быстро себя успокоил: Марианне, наверное, было бы не слишком приятно увидеть его, как напоминание о том злополучном вечере. Но Ричарду вдруг очень захотелось сделать хоть что-нибудь для нее, такое же чувство охватило его во время игры эра в карты. Вот только что? Ведь Марианна окружена заботой и роскошью, и у герцога Окделла нет решительно ничего, способного ее заинтересовать. Но Дик сдержит обещание, данное пока что мысленно самому себе.
Ричард тронул рукой кошель, висевший на поясе, и вздрогнул, почувствовав под ладонью тепло. Он повернул голову и увидел хмурого серого человечка, низенького и сухощавого, неприметно одетого.
– Что ты?.. – начал Дик и сорвал кошель с пояса, ощутив, как кровь приливает к лицу и багровеют от гнева щеки: – Пошел вон!
Не дожидаясь, пока воришка что-то предпримет, Ричард замахнулся, но в последний миг рука дрогнула, и юноша, развернувшись, быстро отбежал от рядов, затерявшись в толпе и искренне надеясь, что никто из окружения Марианны его не услышал.
Оставив позади прилавки с тканями и украшениями, он сбавил скорость и зашагал размеренно, стараясь не оглядываться. Наверняка подлец упустил Дика из виду, но если все же еще следует за ним, ни в коем случае нельзя показывать, что он догадывается об этом. Хотя Ричард кошель на пояс обратно не повесил, предпочтя прижать к груди.
«И зачем я согласился пойти на эту ярмарку?» – с тоской думал Дик, бесцельно обводя глазами уже порядком надоевшие прилавки. Всюду ругань, толкотня, бесконечные стенания попрошаек... И, главное, Наль куда-то запропастился. Уж лучше выслушивать его жалобы и размышления, чем совсем одному бродить по ставшей вдруг необъятной площади, на которую, как ему казалось, пришло больше людей, чем она могла вместить и в обычное время, и это не говоря уж о торговых рядах, занимавших много места.
Ричард отошел немного в сторону, чтобы его не снес поток толпы, и остановился. Свободная рука бессознательно ослабила воротник, Дик почувствовал, что щеки и лоб залил румянец. По вискам покатились капельки пота. Сразу стало душно и жарко, хотя день выдался прохладный, а в ветерке чувствовался приближающийся дождь. Ричард откинул налипшие на мокрый лоб пряди и попытался отдышаться. Это не было похоже на приступ астмы, мучившей его самого и девочек в Надоре, так что юноша быстро успокоился. Он еще немного постоял в ожидании чего-то – а чего именно, сам не понимал, и внезапно заметил совсем рядом большую бочку. Возле нее столпились люди, в основном мужчины, и какой-то бородатый пузан постоянно подставлял под струю светлой, золотистой жидкости стаканы и совал их в руки покупателям, успевая при этом прятать монетки в висящий на поясе кошель и кричать:
– Пиво! Настоящее торское пиво!
Ричард понял, что у него пересохло во рту и ему просто необходимо промочить горло. Немного поколебавшись – все-таки герцогу Окделлу стоять рядом с полупьяными мужланами не подобает, Дик отсчитал пару монеток и подошел к очереди. Вскоре он понял, что придется проталкиваться, и уже собрался с духом, чтобы проскользнуть мимо двух широкоплечих молодцев, как весь стоящий гвалт и шум перекрыл возглас:
– Ричард!
Наль спешил к нему, его обвислые щеки колыхались в такт шагам. Дик взвился, затравленно оглянувшись, но никто не обратил внимания на какого-то смешного толстяка, так что кузен без затруднений добрался до Ричарда.
– Представляешь, я за тобой, а сборщик вернулся. Говорит, не может конфисковать имущество, у горожанина семья большая, жалко. Тьфу! – топнул ногой Наль. – Я ему отвечаю, что если бы я всех жалел, то... О, можешь мне одолжить, а то я монеты посеял где-то?
Ричард со вздохом передал кузену требуемое, и тот совершенно спокойно растолкал очередь, не обращая внимания на возмущенную брань. Ему ничего не оставалось, кроме как последовать за Реджинальдом.
Через несколько минут Ричард и Наль стояли неподалеку и пили. Дик молчал и безразлично смотрел прямо перед собой, в то время как кузен вовсю рассказывал разные истории, произошедшие за ту неделю, которую они не виделись. Какими-то поделились с ним его сослуживцы, свидетелем некоторых был он сам. Дик не очень-то интересовался, почему к одному знакомому Наля стала часто заходить милая, хорошенькая девушка в скромном сером платье, скорее он просто удивлялся, что кузен так много говорит. Впрочем, он уже привык, что в Олларии Наль куда более разговорчив, чем в Надоре, но сегодня тот просто перешел все границы.
– А еще говорят, что наш король вспомнил, что у Олларов на протяжении всего круга всегда в поколении было несколько мужчин, и он решил, что сейчас одного наследника недостаточно, – понизив голос до шепота, продолжал Наль. – Так что теперь к Катарине без конца ходят лекари, а еще Ее Величество стали часто уединяться в Нохском аббатстве, упрашивая Создателя послать еще одного ребенка. И, что интересно, у молодых представителей нашего дворянства обнаружились страшные грехи, которые надо отмолить в уединении, как раз когда королева проводит время в молельне...
Крупная холодная капля щелкнула Ричарда по носу.
– И навозниками Талигойская Роза не брезгует. Эстебан Колиньяр – вот кто ее частый гость...
Рука Дика задрожала, стакан накренился, и из него выплеснулось пиво. Он вспомнил, как впервые увидел Катарину в Фабианов день. Она сидела одесную короля, и Ричард сразу заметил, какой у нее открытый, невинный взгляд. Он почувствовал, как кровь снова приливает к щекам. Дик и подумать не смел, что Наль, его родич и единственный близкий человек в Олларии, может так говорить о королеве. Конечно, она жена Оллара, но так отзываться о ней может никогда не видевший ее человек!
– Это бред, – срывающимся голосом зашипел он. – Ты просто повторяешь грубые сплетни, которые выдумали пошлые, низкие люди. Это неправда, это не может быть правдой.
Наль снисходительно улыбнулся.
– Дик, если ты отказываешься признавать правду, то не значит, что она по твоему желанию станет ложью. Я узнал это из самых достоверных источников.
– Замолчи. Замолчи, или я тебя ударю.
Мимо пробежал старик, на ходу кутавшийся в плащ, серые капли бодро стучали по земле, и люди с сожалением начали расходиться. Ричард рванул вслед за стариком, не разбирая дороги, помчался по рядам, не желая слышать крики кузена, несущиеся вдогонку. Он добрался до оставленных лошадей, оседлал Соро и, пришпорив жеребца, поскакал к особняку Алвы.
Въехал во двор Ричард злым, время от времени кашляющим и промокшим насквозь – холодная одежда неприятно липла к разгоряченной коже.
К вечеру у Дика появился жар, и он с головной болью повалился в постель еще до заката.

Я знаю, что ты знаешь,
Что я знаю, что ты знаешь.
И ты скрываешь то, что я скрываю,
Что ты скрываешь.
© Флёр, «Улыбки сфинксов».